Щекотка на Евромайдане

Типа первый опять, так что не ругайте сильно, ссаными тапками не закидывайте. Я вот, может быть, старался. И научусь ещё писать хорошо! А сейчас зато в Ворде писал.

Ад вышел за пределы преисподней и, оказавшись на земле, затомил её тяжёлым рваным пламенем и густым едким дымом. Во всём этом аду были люди, полно людей — они бродили туда-сюда, ворошили костры, жались друг к другу и с недоверием косились по сторонам. В основном это были молодые мужчины — по пояс голые парни, похожие на восточных воинов-монахов, тяжело вооружённые богатыри, словно вышедшие из средневековых легенд о рыцарях, прижимистые вертливые дрищи в спортивках — образ, знакомый каждому ещё со времён СССР, брутальные боевые «слоники» с глазами-блюдечками. Но было и бабьё — мрачное, суровое, с грустными глазами и яростными оскалами: дамы в возрасте толпились кучками среди толп мужиков, а молодые девки сосали, готовились сосать или тяжело дышали, отдыхая после отсоса. Их пускали по кругу сразу большими компаниями. Всем казалось, что они понимают, что вообще происходит, но никто не мог толком ничего объяснить. Поэтому люди в основном просто матерились.
Олежка спрыгнул с кузова криво вставшего посреди линий огня «газка» и сплюнул на грязный от тысяч ног асфальт комок слюны — в харчке плавала размякшая пшёнка, оставшаяся промеж зубов от скудного завтрака. Парень неохотно зашагал впереди своего «взвода» по «тропинке» меж людских скоплений к возвышающимся над головами всех здесь присутствующих столбам — там располагалась передовая, а прямо за ней уже начинались линии укреплений. Воздух бил Олежке в лицо, обдавая то колким холодом зимней ночи, то бередящим жаром пламени костров. Где-то пели.
За те полдня, пока Олежки не было, в настроении толпы, в движении её отдельных членов, в ленивых матюгах во весь голос и в самом постигаемом на интуитивном уровне говне торчания здесь произошли какие-то изменения. Люди казались намного более усталыми, озлобленными и голодными, некоторые чуть ли не выли; молодняк стаями и поодиночке сновал туды-сюды, иногда проскакивали ребятишки с бутылями в руках. Но самое главное — было больше безумных с расширенными как от наркоты глазами и дёргающимися губами; в их глазах читалась только жажда крови и страсть по убиениям.
— Хреново… — процедил Олежка и был в целом прав. Явно что-то намечалось, совсем нехорошее и очень опасное. Парень уже начинал жалеть, что прибыл в «братство» к такому неудачному моменту.
Навстречу из-за стоящего поперёк прохода стола вывернул крепкий на вид мужик со «слоником» на морде. Увидав Олежку с ребятами, он остановился и завыл как пароходная сирена из старых советских фильмов.
— Чо? Я не понял, — переспросил Олежка.
Но «хоботнутый» завопил в ответ ещё громче, затряс головой (отчего насадка на противогазе затормошила ему по плечам) и, грозно жестикулируя руками, показал, что разобьёт ногой Олежке яйца, если тот не выполнит его поручение. Олежка сдался, показно кивнул мужику и поспешил к укреплениям на линии фронта. Но тотчас из-за спины услыхал голос одного своего братка:
— Ты намордник-то сними, дыхота православная.
Олежка обернулся и увидел, как «слон» ухватил грязными от чёрной копоти руками веснушчатого молодчика с озорными глазами деревенского красавца из числа новоприбывшего «взвода» и с трубным звуком, выражающим не то белую ярость, не то победную радость, дважды с силой загнал колено тому в пах, потом бросил обмякшего парня мешком на асфальт и ещё раз десять прихватил того лежащего отломанной ножкой стула по рёбрам.
— Ну добре-добре… чай буде тепереча зновать правила хорошего тона, — вступился за избиваемого «слоном» молодчика из своих Олежка.
Но слон никак не отреагировал на эти слова, нагнулся к стонущему парню, развернул его лицом кверху и рывком затолкнул свою деревяшку тому в рот по самые гланды. Парень вздрогнул, хлебнул немного воздуха и бурно блеванул себе на грудь, выплёскивая из желудка ту же отвратительную на вид пшённую кашу, которой их всех вместе с Олежкой кормили на подступах к удерживаемым улицам. Слон посмотрел на это сквозь толстые стёкла своего противогаза и сразу пошёл прочь в самую гущу толпы. Олежка с жалостью посмотрел на валяющегося на асфальте в луже собственных нечистот молодчика, разрываясь между желанием помочь тому подняться и омерзением от вида блевотни.
— Чо зыришь? Проштрафился ублюдок, ищо мало получив это, — прорычала сбоку баба и смачно плюнула в побитого.
— Пшёл отседова, пока вместе с этой собакой не досталось! — завизжал дед в разорванной на груди рубахе, через дыру в полосатой материи которой проглядывал упруго стоящий на морозце тёмно-коричневый сосок.
Словно из ниоткуда вокруг места стычки вмиг собралась толпа разномастного и разнокалиберного народу. Преобладали бабы и простая гопота, но были и серьёзные бугаи, и ребетняк. Люди грубо оттеснили Олежку от побитого парня. Количество человек быстро превысило критическую для начала драки массу, и когда послышались первые удары, слабым хрипом бедолага-парень с красивыми глазами и веснушками прокричал:
— Лежачего не бьют…
— …его пинают! – ответили хором. — А ну, братцы!
Мысленно попрощавшись с павшим среди своих же товарищем, Олежка пошёл дальше. Ему ещё надо было довести до укреплений «взвод» доверенных ему «братством» ребят, чтоб те могли послужить на благое дело незалежности Украины.
***
Бой грянул около полуночи. Беркут в сговоре с милицией внезапно атаковал передние ряд укреплений, хаотично избивая людей и подло арестовывая членов Правого сектора. Само существование Майдана встало под угрозу.
Олежка трусливо отсиживался в тылу, лишь изредка метая куда-то в волнующуюся огромной толпой вооружённых до зубов людей черноту ночи бутылки с горючей смесью. Впрочем, он знал, что порции «Молотова» не долетают до наступающего неприятеля, а сыплются на головы своим же, но Олежку всё это мало волновало — главное было делать для окружающих вид, что ты отчаянно борешься за свободу родной державы, иначе люди просто разорвут тебя на куски и по частям сожгут в кострах из покрышек.
Вдруг спины баб впереди Олежки расступились, и из образовавшейся бреши, подобной огромной разверзшейся хтоническим образом вагины, вышел гопник-монах в штанах-«абибасках» и кроссовках. За собой он за волосы волочил отчаянно дёргающуюся и извивающуюся всем телом бабу с содранной кофтой и лифом — её мясистые титьки с огромными как блюдца коричневыми сосками. Олежка сглотнул от возбуждения приготовленный уже для плевка харчок, грязно от того выругался, и, опустив наземь заготовленную для броска бутыль с «Молотовым», положил руку на плечо гопника-монаха. В этот момент Олежке вспомнилось, как пару часов до того зверски молотили его товарища целой компанией отморозков, а потому сейчас он решил спасти от жестокой юдоли хоть кого-нибудь — хоть эту вот верещащую бабу.
— Чо с ней?
Гопник-монах обернулся на заданный спокойным пока голосом вопрос.
— Ни-наю. — Челюсть гопника-монаха плохо слушалась хозяина, слова явно с большим напряжением извергались из разогретого дешёвой выпивкой горла.
— А хули тогда тащишь?
— Скозали, вот и таш-шу.
— Пущай тогда.
— Цо?
— Це пускав! Не цо — в жопу яйцо.
— По яицам захотев? — завизжал перекрывая кики волочимой по асфальту бабы гопник-монах. Его брови изогнулись острой дугой, а затуманенные глаза прослезились от гнева.
— Пусти бабу, скотина! — заорал уже во весь голос Олежка.
— А-а… Гадына, — гопник-монах сжался пружиной и приготовился броситься на Олежку. Но тот тут же выхватил тусклое в свете костров перо и загородил м себя от кулаков гопника-монаха.
— Пшёл в жопу, блевотняк перетраханный!
— Шоб ти сдохло, гнида… — гопник-монах быстро отпустил бабины волосья и припустил прочь.
— Ты как? — спросил Олежка у сё ещё лежащей и плачущей бабы.
Та заныла ещё сильнее, закрылась руками от взгляда Олежки и вся затряслась.
— Так, понятно. Уже насиловали?
— Не ещё… — проныла баба.
— Тогда ходить, думаю, сможешь. На те куртку мою, прикройся, а то далече не убежишь. А теперь пшла прочь отседова! Я тя спас, слыш, я тя спас, молись за меня!
Баба убёгла и унесла на себе Олежкину куртку. Парень поёжился от внезапно ударившего по лопаткам холода и, поборов желание сбежать от жуткой вони, побрёл к ближайшему костру из покрышек. Но дорогу ему перегородили какие-то силуэты, в которых Олежка узнал нескольких брутальных «слонов» и горстку гопников-монахов.
— Чо надыть? — дерзко спросил Олежка, с трудом подавляя желание обоссаться от страха за свою шкуру.
— А не чо. Вот чо! — выступил вперёд один из парней, держа перед собой перо. В его осклабившемся лице Олежка с отчаянием для себя узнал того самого гопника-монаха, чью пленницу он забрал только что.
***
Олежка орал, орала баба. Оба они были кое-как примотаны верёвками к фонарным столбам на высоте добрых двух метров над землёй. Гопники-монахи перьями безостановочно водили пленникам между булок жоп, а ещё какие-то счастливые молодчики вовсю щекотали им кисточками напрягшиеся от холода соски. Было весело, и они смеялись. Олежке с бабой было не до смеха, но они смеялись ещё громче. А Майдан выл, сотрясаясь под атаками Беркута и милиции…

Теги: рассказ, вадик, щекотка, тиклинг, украина, евромайдан